маленюк настя саратов

Самые новые записи Feb 4 12:01 Сегодня 140-летие Пришвина.Гонкуры говорили: кто живет слишком нервной напряженной жизнью - тот не создаст ничего великого, истратив силы лишь на то, чтобы выжить. И уже давно укоренился стереотип, что Пришвин - кроткое дитя природы, созерцатель и охотник, наподобие Бианки, уединился в свои кущи долин и рек, быть может, для того, чтоб убежать от грозовых вейний времени, подобно Флоберу, который до того ненавидел жизнь, что считал лучшем способом сосуществования с нею - избегать ее, и сравнивал себя с амазонками, которые выжигали себе грудь, чтоб было сподручнее натягивать лук.Вот парадокс: Пришвин родился почти одновременно с такими именитыми литераторами, как Бунин и Куприн, Леонид Андреев и Горький. Он формировался в разгар славы Чехова, был по возрасту младше Блока... Словом, громокипящие глашатаи и властители дум были ему знакомы не понаслышке. А он... Он врезался в массовое сознание негромкими, хотя и весьма мастеровитыми и трогательными созданиями, в которых воспевал природу и которые, кроме как несмышленую малышню, уж больше никого заинтересовать не смогут. Казалось бы, удобная позиция для самосохранения. Когда его великие спутники убивали себя и спивались, уходили в изгнание и подвергались забвению, исчезали в чекистских подвалах и на лесоповалах, иные спасались лищь тем, что ловчили и приспосабливались к лизоблюдству, охотно прикармливались властью и воспевали мудрость ее. Уходили в переводы или агукали с детишками - и то это не всегда и не всех спасало. А он вроде бы как-то в безбедной безопасности просуществовал на обочине глобальных перемен.Михаилу Пришвину не нужно было утверждаться в статусе писателя после 1917 года. Ему уже было сорок четыре года ит он давно состоялся. Его рассказ "Голубое знамя" идеологически предвосхитил поэму Блока "Двенадцать" - своеобразное оправдание стихийного мятежа. Пришвин видел в революции "заворошку" - победу Хаоса над Логосом. Пришвин первым опробовал практику "писем к вождям" - попытка пробиться к истине в стане глухарей. В 1922 году он апеллировал к Троцкому - просил ознакомиться с повестью "Раб обезьяний" (впоследствии названной "Мирская чаша"), якобы наркомвоенмор ответствовал: "Признаю за вещью крупные художественные достоинства, но с политической точки зрения она сплошь контрреволюционна" Какая приманка для ЧК! Могли ведь и припомнить учебу в Лейпцигском университете (на агронома) блестящее владение немецким, сотрудничество в "Воле России", помощь друзьям-лагерникам... Но несчастье обходило его. Пришвин пишет автобиографические романы. Его. "Кащееву цепь" и "Журавлиную родину" критика обвинила в бегстве от жизни, оправдании дореволюционого бытия. Писатель был обвинен в приверженности к славянофильской, созерцательной литературе, что означало в те годы одно - враждебное отношение к пролетарскому литературному делу. Ведь даже Андрей Платонов по поводу повести Пришвина ("Неодетая весна") в сороковом году писал, что автор стремится "отделиться от людей и сбросить с себя нагрузку общей участи из-за неуверенности, что деятельность людей приведет их к истине, к высшему благу, к прекрасной жизни". Пришвин не был созвучен эпохе всеобщего энтузиазма, стремление "спрятаться в охотничьи рассказы" оправдано и тем, что угрюмый провидец не был склонен к оголтелой радости. "Кончилась "передышка" Ленина, - записывает он в дневнике 23 апреля 1929 года. - Начинается сталинское наступление". Главное - не мозолить глаза. Сослать себя хоть в монастырь, и Пришвин стал на путь отшельника - там, где кончил свои дни его духовный наставник - Василий Розанов, - в Сергиевом Посаде. Тени великих предков - Достоевского, Степана Аксакова, Льва Толстого будоражили воображение его - поэты и цари, власть и художник... С Пушкина это началось, и бесконечно прав был наш бессмертный гений: место поэта - одно-единственное - над схваткой. "Горький продолжает меня тревожить оценкой современности "по хорошему". Я, может быть, и сам бы занял эту позицию, если бы разрешалось прикидывать мысль по-плохому". Да, он, такой вроде бы благополучный, был явно не в ладах с "тысячелетьем", которое в ту пору было на дворе - вплоть до желания истребить свою бессмертную душу. На дворе стоял тысяча девятьсот тридцатый... И ведь не сам ли "буревестник" утверждал, что птицы воспевают богов земли и неба - только с голода; свои же - свободные! - песни они поют от любви - так же, как и другие честные художники. "И я отстаиваю право, долг и необходимость каждого быть на своем месте. Вот отсюда как-то и расходятся все лучи моей "контрреволюционности": стоя на своем месте, я все вижу изнутри, а не сверху... И потому, если мне дадут анкету с требованием подтверждения своего умереть на войне с буржуазией, я это подпишу и умру, но если в анкете будет еще требование написать поэму о наших достижениях, я откажус